Анастасии 25 лет, и бо́льшую часть из них она одна. Маму и папу лишили родительских прав, когда девочке было 5, и слово «интернат» замаячило на горизонте уродливым черным пятном. Настю спасла бабушка, взяв под опеку. На официальном языке это называется «сирота»: родители живы, но их у тебя нет.
Жизнь, проведенная в ожидании мамы и папы, жизнь, в которой пришлось научиться защищать себя саму, жизнь, где тысячу раз задаешь горький вопрос «Как ты мог оставить меня?», — в монологе сегодняшней героини Onliner, записанном Полиной Лесовец.
В этой квартире в маленьком поселке солнце кинематографично ложится на застеленную кровать, а миниатюрный йорк Остин тычется мокрым носом в руки журналистам. Ничто, казалось бы, не пахнет бедой. Казалось бы…
— Если честно, я даже не знаю, как мама и папа познакомились, — говорит Анастасия, непроизвольно касаясь локона волос. — У мамы уже была моя старшая сестра, когда папа пришел в семью, — вот все, что мне известно. Знаю, что я ребенок от большой любви.
Я родилась в поселке в Минской области. Раннее детство — это не самые приятные воспоминания. Не хочу так глубоко нырять. Мама вела не совсем здоровый образ жизни, скажем так. Моя жизнь не была радужной. И детство не было детством. Думаю, сестра помнит намного больше. И оберегает меня, не рассказывая, что ей пришлось пережить. Мы обе слишком рано повзрослели.
У мамы была алкогольная зависимость. Родители расстались, когда мне исполнилось года 3—4. Совсем маленькая… А родительских прав их обоих лишили, когда мне было 5. В старшую группу садика меня повела уже бабушка.
Честно, я не знаю путь своего папы. Для меня он был и остался навсегда самым лучшим и самым любимым. Только знаю, что ему некуда было меня забрать. У него появилась другая женщина, новая семья.
В разговоре со мной Настя часто добавляет ремарку: «К сожалению, подробностей не знаю / не помню». Это важная деталь. Ведь непреложный закон гласит: каждый человек собирает себя, свою идентичность из образов мамы и папы. Буквально вставляет внутрь психики. Но что, если их не было рядом? И даже воспоминания призрачные, разрозненные, обрывочные? Как собрать свою историю и понять, кто ты? Для Анастасии это не абстрактный вопрос. Ей важно наконец связать воедино прерванную линию своей судьбы.
— В раннем детстве самым близким человеком для меня была сестра. Она старше на семь лет. Представьте, ей 12, а она вынуждена ухаживать за маленьким ребенком, опекать. Родителей как таковых я не помню. Не помню воспитания. Помню только сестру, постоянные пьянки-гулянки, соседей — и бабушку с дедушкой. В любой критический момент соседи могли позвонить бабушке и сказать: «Дети дома одни».
Это было сложное время. Я понимаю, что мама, наверное, тогда нуждалась в помощи. Она осталась с двумя детьми, неудачные отношения с мужчинами… У нее тоже была непростая жизнь, своя драма, одиночество. Она рано потеряла маму. Появилась мачеха. Ее отец (мой дедушка) был очень суровым и строгим. Теплых отношений «папа — дочка» между ними никогда не было. Мне кажется, она старалась угодить ему, но в какой-то момент сдалась…
Так получилось, что родительских прав лишили по настоянию маминого папы. То есть сам дедушка решил, что его дочь должна быть лишена родительских прав.
Когда это произошло, встал вопрос: что делать с детьми? Сестру забрал ее папа в Москву (у нас разные отцы), а меня — дедушка с бабушкой. Я помню, сестра очень просила, чтобы меня не отдавали в интернат. Очень! На развилке вариантов была такая возможность, что я окажусь в интернате.
В итоге я жила с родными людьми — дедушкой и его женой. И, чтобы вы понимали, бабушка мне чужая по крови. Она прожила с дедушкой 17 лет. И вот они забрали меня, а через год дедушка умер. И опять встал вопрос: что делать со мной? Бабушка родом из России, она могла продать свое имущество в Беларуси, уехать и провести хорошую пенсию с родней. Но она приняла решение остаться и воспитывать меня. Своих детей у нее не было. И она воспитала меня как собственную дочь. Сейчас бабушке 73. Это человек-герой (улыбается. — Прим. Onlíner).
Бабушка по максимуму старалась сделать все, чтобы я финансово не нуждалась. В моем детстве не было слов «Я тобой горжусь» или «Я тебя люблю». Бабушка проявляла свою привязанность иначе. Она работала, не жалея себя, хотела дать мне все, чтобы я не отличалась от других и меня не обижали в школе.
Помню, один раз кто-то из одноклассников плохо отозвался о моей маме. Я это сразу пресекла. Никто не имеет права судить мою мать! Даже я.
Тогда мне, конечно, было непонятно и обидно. Хотелось как у всех — молодую маму, папу. Когда ты понимаешь, что они живы, но их у тебя нет — нет на линейке, нет на родительском собрании, на выпускном, нет дома, за ужином, — это сложно. До 18 лет я была под опекунством бабушки. Официально считалась сиротой, несмотря на то что родители были живы.
Одноклассники в итоге меня поддерживали, но вот учителя буллили. Доходило до абсурда. Когда я пробила язык, вызвали к директору: «Если у тебя серьга на языке, может, ты еще и наркотиками балуешься?» Словно я была какой-то бракованной, испорченной. «Ты будешь как мама», «ты будешь как папа», повторяли учителя. Я вечно оказывалась виноватой, а заступиться было некому.
Главным «праздником» в моем детстве были похороны, потому что собирались родственники. Мы могли в течение года не общаться и встретиться только на похоронах. Для меня, ребенка, это было «Ну наконец-то я всех увижу!». Когда не стало дедушки, я понимала, что мама придет на похороны к своему отцу. Маленькая, бегала к соседям и кричала: «У нас похороны! Приходите все!» Как будто это радостное событие. После того дня мы с мамой не общались. Вообще.
В 13 лет я была упертым подростком. Лежала в больнице, и девочка со мной в палате включила песню Ярмака «Детская обида», а там в конце была строчка: «Господь учил прощать». И я позвонила папе: «Пап, дай номер телефона мамы. Я хочу с ней познакомиться». И все, я позвонила ей. Сказала: «Привет, мама. Я твоя дочка, Настя. Хочу, чтобы ты приехала ко мне в больницу». Она приехала, и с этого момента у нас постепенно, осторожно стали налаживаться отношения.
Помню, один раз мы ночевали вместе, когда мне было лет 19. Я жила одна несколько лет, бабушка уехала помогать сестре в Москву. И я предложила маме остаться вдвоем, переночевать, словить вайб «мама — дочка». Помню, что стою перед дверью квартиры и не знаю, как туда зайти. Меня ждет мама (голос дрожит. — Прим. Onlíner). Мой внутренний ребенок ликовал: «Там мама!» И одновременно было страшно. Я не знала, как вести себя с ней. Словно жизнь, которой у меня никогда не было. Я зашла, она приготовила ужин, мы вместе посмотрели кино. Я выбрала фильм «Непрощенный», все еще злилась тогда, не могла простить… И вот мы уснули вместе, она проснулась раньше, собралась на работу. Перед уходом мама подошла ко мне и… поправила одеяло (голос дрожит. — Прим. Onlíner). Я сделала вид, что продолжаю спать. Меня словно парализовало. Что делать? Обнять ее? Сказать спасибо? Даже бабушка не могла проявлять со мной ласку. К такой нежности я не была готова.
Сейчас у нас с мамой нормальные взаимоотношения. Наверное, не в традиционном понимании «мама — дочка», но я простила маму за все. Простила папу. И мне стало легче. Я знаю, что люблю ее.
Мне исполнилось 14 лет, когда папы не стало. У нас с ним были очень теплые отношения. Его смерть разделила жизнь на до и после. Помню, его привезли в гробу домой, и я сидела на полу, смотрела наискось, видела комнату, в которой все происходило, и часов шесть не могла туда зайти. Словно мозг говорил мне: «Как только ты увидишь его своими глазами, это станет правдой. Пока ты не зашла, у тебя еще есть папа» (голос дрожит. — Прим. Onlíner). Потом меня туда завели, и в голове крутилось только «Завтра его закопают, завтра его закопают…». Но я понимала, что увижу на похоронах маму и мне, наверное, станет легче.
Ночью я попросила всех выйти, чтобы остаться в последний раз наедине. Я сидела и говорила: «Я прощаю тебя за свое детство, за все прощаю», — но не простила в тот момент. Каждый мой приход на кладбище — это была истерика: «Ты меня оставил! Ты виноват! Я осталась одна! Как ты мог?» Папе было всего 40 лет. У меня не укладывалось в голове, как я теперь буду жить без мужской поддержки. Я ведь раньше могла в любой момент позвонить отцу и рассказать обо всем.
Да, я жила с бабушкой, но он всегда был на связи. Почти каждый день мы созванивались. Мне кажется, ему сложно было принять то, что он не мог меня забрать.
Теплое воспоминание с папой: он забирал меня праздновать Новый год вместе с его новой семьей. За год до смерти. Мы ходили в зоопарк, там была сова, и она ухала, а папа не слышал. Шутил: «Настя, сделай что-нибудь, чтобы сова издала звук, а то я не смогу спокойно умереть…» Может, он что-то предчувствовал.
Когда я пробила язык, то на эмоциях первому позвонила ему: «Папа, я язык пробила!» И он поддержал, порадовался. Никогда не поднимал на меня руку. Мы родились в один день. Поэтому каждый мой день рождения теперь — это поход к папе на кладбище.
Может быть, я идеализирую его. Ведь я же, по сути, не знала папу. Ну что может понять ребенок, которому только исполнилось 14, о взрослом мужчине?
Отношения с отцом очень сильно повлияли на то, как я выстраиваю отношения с мужчинами уже сейчас, во взрослой жизни. Словно я жду чего-то. И готова на все, лишь бы человек не уходил. «Пожалуйста, останься. Я сделаю все, только останься!» В каждых отношениях я идеализировала партнера. Всегда.
Я привыкла ждать. Надеялась, что в жизни что-то будет по-другому. Всегда в ожидании папы, в ожидании мамы. Помню, как в глубоком детстве мне говорили, что приедет папа, — и все, это были бессонные ночи. Или когда говорили, что приедет сестра, — я ходила, рвала по клумбам цветы и могла стоять с утра до вечера на крыльце дома, ждать ее. Вечный режим ожидания.
После школы я окончила медицинский колледж. Работала в педиатрии, с маленькими детками, была участковой медсестрой. Потом пришла в школу-интернат для детей-сирот с особенностями развития. Сейчас работаю в лаборатории.
Было ли решение прийти медсестрой в интернат связано с поиском ответов на собственные вопросы? Отчасти. А еще Анастасия интуитивно чувствовала, что сможет понять этих детей на 100%.
— Мне говорили: «У тебя не получится работать в интернате, там дети странные, очень агрессивные». Неправда. Эти дети — самые замечательные.
Очень хорошо помню первый рабочий день, когда я шла по коридору, а дети плевались, показывали средний палец и все в таком духе. Но почему-то меня это не обижало. Я понимала: они просто пытаются привлечь внимание. Я сидела в медпункте, когда пришли девчонки из старших классов, они нелестно отзывались обо мне. Я молча выслушала и спросила: «Девочки, почему вы себя так ведете?» — «Ну мы же дебилы». — «Кто вам это сказал? Я вас такими не считаю!» И с этого момента отношения с детьми выстраивались по-другому.
Так в 22 года я стала мамой большого количества детей. Дети в интернате очень сильно привязываются к сотрудникам — это естественно. Прошло уже столько лет, а мне до сих пор звонят выпускники: «Мамочка, с днем рождения!» Хотя они младше меня всего на несколько лет. У многих из них живы родители, но… «Мамами» стали воспитатели. Слово «папа» для них вообще не знакомо.
Сейчас я все приняла. И свое одиночество, и то, что за меня некому заступиться. Хватит плакать и думать об этом. Есть люди, у которых ситуация хуже. Моя история совсем не уникальна. Бывают случаи, когда ребенок живет в семье с мамой и папой, но при этом остается совершенно одиноким и, вырастая, несет груз детских обид даже посерьезнее, чем мой. Сравнивать бессмысленно. Сейчас я уже все отпустила. Обида — это даже не чемодан без ручки, а тяжелый баул, который закрывает будущее. Остается только оборачиваться и смотреть, что было в прошлом. Обида не дает действовать, отравляет настоящее.
У психологов есть давно принятый термин — «взрослые дети алкоголиков» (ВДА). Едва ли не основное свойство таких людей — это жертвовать собой, соглашаться на любое отношение, лишь бы сохранить связь. «Только, пожалуйста, не уходи, будь со мной!» Я рассказываю об этом Насте — и она сразу же кивает, в чем-то узнавая себя.
— Да, это про меня. Только недавно я научилась говорить «нет», начала выстраивать личные границы.
Обычно, выходя на публику, я стараюсь казаться более сильной и успешной — это мой кокон, моя броня. Чтобы не показывать, что скрывается за благополучным фасадом. Мне так хочется, чтобы люди были чуточку добрее друг к другу. Вот идет человек, как я, и кажется уверенным, а на самом деле у него столько душевных ран… Так хочется, чтобы люди не оценивали друг друга только по внешним атрибутам, а смотрели вглубь.
Я простила своих родителей. Возможно, мозг вычеркнул супернегативные моменты.
Но было же и такое, что подростком я сидела и плакала: «Ну почему именно я?!» Смотрела на фотографии мамы, папы и не понимала, как же так. Мне очень тяжело далось, что нас разделили с сестрой. Оборвалась эта ниточка. Мы были маленькими детьми, за которых решили, что они должны жить вот так… Сейчас мы с сестрой выстраиваем отношения заново. Потихоньку приближаемся, лепим мостик с двух сторон, чтобы дойти до середины.
Я не знаю, как мама оценит то, что я рассказываю. Надеюсь, она поймет… И, может быть, после этого интервью позвонит и попросит у меня прощения (голос дрожит. — Прим. Onlíner). Она делала это однажды, но как-то мимолетно, вскользь. Серьезного разговора по душам у нас не было. И я понимаю почему.
До 23 лет я при каждой встрече пыталась ее упрекнуть. Не стеснялась в выражениях. Говорила в открытую и высказывала все, что накипело. Я представляю, как сложно ей было продолжать общаться со мной, настроенной так враждебно. Поэтому если нас читают родители, которые оказались в подобной ситуации: пожалуйста, продолжайте выстраивать отношения, как бы ребенок ни противился. Все равно нужно идти на контакт. Хотя бы на уровне друзей. Путь это не будут классические отношения «мама — дочка», но появится ощущение, что у тебя есть близкий человек, который подарил жизнь.
Мне понадобилось много лет, что повзрослеть и пересмотреть все, что произошло.
Если вы родитель в такой ситуации, сделайте вывод. Если вы ребенок, отпускайте обиды. Идите вперед, и все будет хорошо. Самое главное — учиться разговаривать друг с другом. Пусть мое одиночество послужит уроком подойти и обнять своих близких. У меня нет разговоров за чаем, смеха за ужином… Я одна. Мои близкие далеко. Любовь правит миром — вот что я вам скажу. Если есть маленькие дети, их нужно так любить, обнимать, целовать! Это же самое прекрасное, что есть на свете.
Возможно, рассказав свою историю, я смогу связать ее воедино. Потому что все кусками, надломано, нет целостности. Может быть, я смогу яснее понять, кто я.
Все, что осталось от моих родителей, — это отрывки воспоминаний и несколько фотографий, которые я бережно храню. Вот красный шарик в виде сердечка — папа привез его мне в больницу и подарил на 14 февраля, незадолго до смерти. А вот его духи, которые мне передали. Прошло уже 11 лет, их осталось совсем немного. Больно открывать… Пахнет мужчиной. Он всегда ими пах… Папа почему-то напоминает мне Мэттью Макконахи из «Интерстеллара». Там дочь так же ждала отца…
Над кладбищем в Руденске лежит серое небо. Здесь Настя может встретиться с близкими — теми, кого уже давно нет. Поговорить с отцом, который, увы, не ответит из тишины гранита. В этом уравнении много несчастных людей — и детей, и взрослых. Хватит ли у живых сил простить и услышать друг друга спустя годы?..
Если вы искали знак, чтобы позвонить маме или обнять отца, пусть этот текст станет таким знаком.
